“Культурная апроприация – это созидательный процесс”, – эксперт

Лейли Ердавлетова 

журналист

Тюркские мотивы вдохновляют известные дома моды: Louis Vuitton открывает в горах Швейцарии бутик-юрту и интересуется аутентичными сумками Айнуры Полатовой,  Gucci создаёт украшения похожие на шекелик, а на концептуальных фотографиях можно увидеть инструмент похожий на домбру. Реакция  казахстанцев на это оказалась неоднозначной: одни соотечественники радостно  отмечают в комментариях и репостах казахстанский флаг, другие пишут гневные сообщения о том, что бренд не упомянул страну-вдохновителя. Так что это – культурная апроприация или всё же вдохновение и почему концепция культурной апроприации получила негативный оттенок? 

Культуролог, искусствовед  Наталья Спиридонова постаралась помочь нам с этими вопросами. 

 

—  Что подразумевается под термином «культурная апроприация» и в каком контексте он используется? ? 

— Культурная апроприация как термин стал негативным только в 70-е годы. Он был введен  в самом начале 20-го века – тогда он не означал насильственное угнетение меньшинства большинством и присвоение культурных ценностей.  В начале 20-го века шла речь об  искусстве,  культуре, о  перенятии восточных орнаментов европейскими носителями, представителями художественной элиты. Негативная коннотация культурной апроприации, которая появилась  в 70-80-е годы,  это то, что устаканилось в головах и  сознании последующих поколений. Сейчас очень часто можно услышать  обвинения:  я обвиняю вас в культурной апроприации, потому что вы использовали хиджаб в коллекции дома Gucci. Вам нужно срочно исключить его из вашей коллекции: это оскорбляет чувства верующих.

Фото с личной инстаграм-страницы @natalia.sp.iridonova

Значения насилия или других  негативных коннотаций в культурной апроприации изначально не было.  Использование культурных элементов самых разных традиций особенно в искусстве, в области изобразительного искусства, в сфере  моды, в кинематографе и фотографии  не подразумевает разрушения. Это полностью созидательный процесс, созидательная энергия. Тот факт, что люди используют этот термин и продолжают оперировать им, когда они в обиде, говорит о том, что люди стремятся изо всех сил сохранить свое, традиционное, и это люди прошлого века. 

Культурная ассимиляция будет продолжать свою динамику. Это невозможно остановить никакими обвинениями в использовании культурных кодов.  И это новая реалия, в которой мы живем и которая будет динамично дальше развиваться.  Но в том виде, в котором национальности и традиции разных стран существовали в 20-м и других веках, они существовать уже не могут и не будут.

— В чем отличие  значения термина “культурная апроприация”  в американском  и постсоветском пространстве? 

— Если мы говорим с вами о  пространстве американской культуры сегодня, то  это как ходить по тонкому льду: там вы вообще сейчас не имеете права ничего сказать, не подумав триста  раз, и это, к сожалению, место, где подрастающее молодое поколение вынуждено очень сильно фильтровать свои мысли и идеи и не иметь свободы самовыражения в каком-то смысле, потому что это может обидеть представителей ЛГБТ, представителей разных рас, например, афроамериканцев.  Вы также не можете говорить «она» или «он», потому что теперь они все «they».  Это цензура, которая идет не сверху, как государственная цензура – это цензура, которая идет из пространства массовой культуры, то есть той же самой поп-культуры. Но это абсолютно нездоровая история; это антигуманистично, хотя в своем корне это  как бы призвано защитить меньшинства, дать им долю внимания. Это такая сторона  маятника, потому что чем дольше меньшинства на протяжении многих столетий были подавлены, чем меньше им уделялось внимания, чем больше они подвергались репрессиям, тем сильнее маятник будет раскачиваться в другую сторону. 

Мы имеем дело с культурой отмены, и это исключительно американское понятие, которое естественно перетекает  в  европейское сообщество.  Мы тоже являемся носителями американской культуры, потому что потребляем этот контент и в процентном соотношении, наверное, потребляем его больше, чем контент наших с вами стран.  Естественно, все это мы переносим  в  нашу повседневную жизнь. Если говорить о постсоветском пространство, не секрет, что в маленьких городах могут быть вероятны национальные всплески, и они могут быть более агрессивными, вспомним 90-е годы, нулевые. В то время не было и речи ни о какой толерантности, открытости.

Толерантность —  это в первую очередь образование. Мы не можем говорить о том, что, например, семья, которая всю жизнь живет в поселке или глубинке, увидев афроамериканца вживую,  будет вести себя толерантно и как-то политкорректно по отношению к нему, потому что эти люди многое не знают и не понимают. И то, что человек не понимает, это нормальная реакция сознания.

То, что рационально не осмыслено, что рационально не проговорилось и не уложилось в голове, человек воспринимает агрессивно. И эта агрессия выражается очень  эмоционально в самых разных формах. Поэтому говорить в  общем о какой-то толерантности в нашей стране я, к сожалению, не могу и никогда не могла. Это опять же остается какая-то привилегированная прослойка людей, у которых получилось выйти за пределы общего контекста происходящего в стране. И более того, сколько бы мы ни писали и ни говорили об этом, сколько бы ни проводили  встреч и лекций, на эти лекции приходят только те люди, которые готовы к такому  разговору. Туда никогда не придут люди, которые не понимают, о чем речь.

 

—  То есть к привилегированной прослойке относятся люди, которые приближены к искусству и несут его в массы?

— Это люди, которые смогли взять из образования основные ценности и сумели их применить  в жизни.  Речь  не о корочках из университета,  не о государственном образовании – речь о том, насколько человек может усваивать информацию.  Процесс получения информации не означает, что информация будет  усвоена. Люди, которые интересуются искусством, имеют  гораздо более широкий кругозор, у них  открыто  сознание к новому. У людей, которые много путешествуют, тоже: они много чего видели, у них есть с чем сравнить, у них есть визуальный опыт.  При это они могут не иметь совершенно  никакого отношения к искусству, то есть это своего рода  эмпирический  опыт взаимодействия с самыми разными людьми и культурами. 

В век глобализации с одной стороны стираются или размываются границы, с другой – национальный культурный код народов и этносов становится особенно ценным в искусстве. И здесь крайне важно осуществлять этот культурный обмен. Ведь в конце концов, ясно одно: культурная апроприация была и будет, вопрос лишь в том, как к ней относиться: закрыться в рамках своей культуры или продолжать знакомиться с этим миром через литературу, путешествия, знакомства, образование или искусство. И знакомить мир посредствам вышеперечисленного с культурой и искусством своего народа.